МАРИ САНДОЗ

ОНИ БЫЛИ СИУ

ПРЕДИСЛОВИЕ

Индейцы Сиу вошли в мою жизнь раньше, чем у меня появились какие-нибудь предубеждения против кого-нибудь еще. В нашей семье детям не насаждался какой-нибудь официальный образ философской или религиозной мысли и я имела свободу учиться у наших индейских друзей, так же как и у остальных наших соседей смешанных вер, языков и происхождений - переселенцев из Польши, Чехии, Ирландии, Голландии, Франции, Германии, Дании, Швейцарии, у немецких сербов, болгарина, магометанина, негра.

Для меня одежда индейцев была просто другим народным костюмом, их язык был не более странным, чем английский для моего немецко-швейцарского уха. Но в этих Сиу, в их типи, их лагерных кострах, в их барабанном бое в ночи и в их представлениях о грозах, маленьких детях и пересмешнике в нашей поленнице было что-то наиболее всепоглощающее. И, взрослея, я начала то и дело проникать в значение обычаев и верований этих коричневолицых людей, как при взгляде с высокой горы над дальними равнинами рассеивается туман.

М.С.

К илл.: Идущие к танцу воинов, в поздние ружейные дни, случайно рисунок показывает разнообразие костюмов, включая набедренную повязку и мокасины, обычно носимые на охоте и войне.

ИДУЩИЕ ВПЕРЕД

Первого индейца я помню из своего раннего детства, вскоре после того, как я научилась ходить. Я была очень робкой в обращении с людьми, но у меня были смелость и стремление маленького ребенка к исследованиям. Мне нравилось удирать к тому, что мне показывали, например, к птичьему гнезду в чертополохе или к первым розам на кусте. В тот день на склоне в чаще созрели и стали сладкими дикие сливы, которые манили меня от бабушкиного дома. Я помню некоторые сложности с осами, кружившимися над гниющими на земле плодами. Затем меня что-то напугало - это было лицо, смотрящее на меня через опавшие листья. Это было коричневое лицо с темными глазами, и хотя у этого человека были косы, как у моей бабушки, я знала, что это был мужчина.

Лицо опустилось ко мне, шепот мужчины был дружественным и смеющимся, руки протянулись ко мне без гнева. Я засмущалась, но позволила вытащить себя из зарослей, поднять на плечи и дать в каждую руку по косе, как поводья. Затем мужчина сказал "Tchkh", звук которым погоняют лошадей, и, изображая, что он пригарцовывает, но делая это мягко, он поднялся на склон, к нашему дому, где были другие эти коричневолицые люди, целая толпа их - как я сейчас помню - мужчины, женщины с детьми, некоторые из которых были моего возраста, на спинах, и везде бегало много мальчиков и девочек. Внезапно я снова застеснялась, возможно из-за множества людей, и схватилась руками за голову мужчины, и все засмеялись. Но прибежала моя пухлая бабушка, которая была старой пионеркой, такая взволнованная и встревоженная, как будто меня скальпировали. Мужчина нагнулся, чтобы она смогла снять меня. Мне сказали, что я испуганно кричала, но, как я часто вспоминала позднее, мои пальцы пришлось вытаскивать из жестких черных волос - белая девчушка бесстыдно уцепилась за волосы кровожадного Сиу, который помог уничтожить генерала Кастера.

Позднее я узнала, что Плохая Рука, как называли этого человека, потому что настоящие имена индейцев произносятся редко, получил рану в бою на Литтл-Биг-Хорн, где он сражался вместе с Бешенной Лошадью и его локоть стал бугристым. В 1890 г. Вундед-Ни, в Южной Дакоте, Седьмой Кавалерийский Кастера отомстил. Плохая Рука видел как его жена и дети были убиты орудиями Хотчкиса, после того как он сдал свой старый пистолет.

Однако этот человек еще как-то мог остаться таким добрым и игривым с маленькой белой девочкой. Позднее я много раз видела этот сиукский путь забавления и игры с маленькими детьми, когда
индейцы приходили и уходили со своей старой лагерной стоянки около нашего дома. Они любили возвращаться к месту, которое, как они говорят, уже было выровнено и согрето долгим проживанием, когда племя впервые добралось до Найобреры почти 200 лет назад. Также им нравилось посещать нашего отца. До прихода поселенцев он охотился с ними на оленей. Еще он чинил их ружья, давал им мази для лечения многих болезней, которые появились у них от скудной резервационной диеты, и он делал серебряно-нитратный раствор для их трахоматозных глаз.

Эти прежние Сиу, охотники на бизонов из моего раннего детства, говорили на английском очень слабо, а я знала только немецко-швейцарский диалект моей бабки. Однако маленькие дети учат начатки языка знаками лучше всех разговорных языков, возможно, потому, что он рассказывает историю, и он такой описательный, такой забавный. Вытянутая перед грудью правая рука ладонью внутрь, двигающаяся налево по извилистому пути, была простейшим обозначением рыбы; когда вытягивался лишь указательный палец, как двигающаяся вперед в поисках голова, с большими извивающимися движениями, это была змея. Для рассказа об охотах, частично сжатые ладони могли быть приставлены к обеим сторонам головы и немного согнуты, как загнутые рога, что обозначало бизона. Это, если раньше производился направленный назад удар, обозначавший рассказчика, а потом почти сжатая правая ладонь опускалась от плеча быстрым движением разрушения, говорило: "Я убил бизона". Два выставленных пальца добавляли численную информацию: "Я убил двух бизонов" и т.д.

Индейцы дали нам, детям, имена в своей манере подразумевания. Так как наша очень занятая мать коротко подрезала мои волосы, как и у моих братьев, они называли меня Коротко-Опушенная, указывая на свои волосы и делая знак "короткий", правая рука с плотно сжатыми пальцами поднималась вверх, отклонялась до указываемого роста. Для меня это было около 2 футов. Индейцы мягко смеялись над моим смущенным лицом. Мне говорят, что мне дали пару маленьких мокасин на первое время, чтобы прояснить мое несчастье быть вытащенной из темноты за огнем и мои два несчастных недостатка становились видны.

Когда мне было около 5 или 6 лет, я увидела еще один вид таинства, образец магического ритуала Сиу. Я очень боялась электрических бурь, возможно, потому что наш отец, несмотря на его некоторую образованность и его признанное бесстрашие перед гризли или наемным убийцей, ужасался перед молнией. В страшные летние бури Великих Равнин, он отправлял всех под перьевые ticks, считавшиеся непроницаемыми для молнии.

Однажды в воскресенье я ускользнула, чтобы наблюдать за индейцами, сыплющимися из нескольких фургонов и спешащими раскинуть свои старые холщевые типи до того, как огромная надвигающаяся на нас грозовая туча, которая сверкала и гремела, разразится дождем. При потрясшем землю ударе грома и крике из дома, я повернулась, чтобы бежать домой, но была остановлена видом старого индейца, выходившего из одного из типи на обутых в мокасины руках, его голые ноги жестикулировали в воздухе, издавая странные звуки, казавшиеся словами, произносимыми наоборот. Он медленно обошел лагерь как бы в величественном церемониальном марше, а некоторые индейцы смеялись и пели над ним. Все в этом человеке казалось сверху вниз и шиворот-навыворот; даже то, что казалось лицом, было маской с большим носом, направленным в направлении, противоположном ногам. Мне кажется, я смеялась и забыла о страхе, пока меня не утащили за шиворот и не отшлепали крепко за неповиновение.

Ко времени,когда я закончила свой короткий плач, сухая буря ушла, унесенная ветром. Индеанки повесили над огнем свой закопченный кофейник для этого человека, который, как я поняла спустя годы, был хейокой, противоречивым. Он был один из тех, кто во время своего поста зрелости увидел гром и, чтобы защитить от молнии себя и окружающих, он должен был все делать неожиданным, обратным и дурацким образом, например, идти вверх ногами, с фальшивым лицом сзади. Хейока часто выхватывал свой ужин из кипящего котла голыми руками (возможно вымазанными секретным средством из смолистых растений) и ехал на лошади лицом к хвосту, направляя лук или ружье на себя. И, если какой-нибудь человек, распевающий о себе помпезные песни, слышал за собой смех, ему было ясно, что это ему подражал противоречивый, но переделывает все восхваления.

Противоречивый своим дурачеством старался не только защитить себя и окружающих от молнии или другого вреда, причиняемого бурей, но и развлекал, как развлекают клоуны. Своими ужимками он подбадривал упавших духом, возможно, по причине великого мора от болезней белого человека или из-за горечи от другой великой потери, как например, когда многие погибали под копытами несущихся бизонов или на войне, или когда у людей отнимали их дома, их родные охотничьи земли. Это двойственное предназначение Противоречивого кажется типично сиукским. Для них всем разрушительным аспектам природы противостояли добрые, полезные, созидательные. Бури, которые разбрасывали лагеря, топили людей и животных или замораживали их, также способствовали росту травы, жирению бизонов и делали людей богатыми и довольными. Молния, которая могла убить целый военный отряд или группу людей из перекочевывающей деревни где-нибудь на высоком гребне, также могла выдать крадущихся в ночи врагов и спасти лагерь. В резервационные времена в фургонах с железными ободами на колесах появилась опасность молнии. Но противоречивые усердно работали и их ужимки приносили чувство безопасности и немного радости и смеха даже в эти времена поражения. И когда штормовые облака уходили, иногда появлялась радуга и наступал прохладный вечер с песнями и барабанным боем у ночных костров.

Старый Противоречивый, танцевавший во время грозы, поднял и мое испуганное сердце, но, хотя взрослея я считала себя понявшей часть значения его действий, я боялась молнии до 16 лет. Тем летом, я как дура, ехала верхом во время сухой грозы между телефонными линиями,и потрясшая землю ужасная молния спрыгнула с высоких проводов в мою руку и спустилась по поводьям к лошадиной холке, выжгла узкую полосу на передней ноге до земли. Моя левая рука оставалась онемевшей и парализованной в течение дня или около этого, но затем отошла. Как ни странно, после этого мой страх перед молнией прошел, почти, как если бы моя глупая езда между телефонными линиями была моим танцем хейока. Чтобы особая мудрость Противоречивых пришла так легко, можно только пожелать.

ВНОВЬ РОЖДЕННЫЙ

Ко времени, когда мне было 7 или 8 лет, я начала понимать особый вид личной ответственности, существовавший среди Сиу, не только перед отдельным человеком, но и перед семьей, общиной, всем племенем. Тогда, однажды утром, я увидела начало этого. Маленькая девочка из лагеря, находившегося через дорогу от нас, робко постучалась в нашу дверь.

"О, теперь у меня тоже есть брат,- прошептала она, глядя на ребенка, оседлавшего мою ногу.- Он только что родился".

Я поставила овсянку обратно на печку, взглянула на хлев, где мать доила нашу корову и как могла быстро поспешила через дорогу, брат болтался у меня на ноге. Я робко остановилась у старого задымленного типи из холста, но заглянула в дымную внутренность, где индианка склонилась над лежащим на ее коленях новорожденным. При шуме нашего возбуждения крошечное красно-коричневое лицо начало морщиться, но мать мягко поймала маленький носик между большим и указательным пальцами, так что ее ладонь оказалась надо ртом, и остановила плач. Когда ребенок начал задыхаться, она пустила немного воздуха, но лишь немного, и при первом признаке следующего крика, она снова перекрыла воздух, напевая мягкую маленькую песню, нарастающую песню индейцев Равнин, чтобы сделать мальчика прямым и сильным телом и духом, как и положено внуку Плохой Руки.

Я наблюдала за матерью с завистью. Наши дети всегда кричали, и поэтому я была вынуждена катать их на своей ноге, но я знала, что никто из наших маленьких друзей не издал при величайшей боли больше одного всхлипа, даже упав с высокой ветки дерева. Теперь я видела то, что пыталась объяснить мне одна старая женщина. Во время первых минут, первых часов после рождения индейским детям, и мальчикам, и девочкам, преподавался первый и величайший урок их жизни: что никому не позволено подвергать опасности людей, хотя бы одним криком навести на деревню рыскающих врагов или испортить охоту, что может означать потерю зимнего мяса для всей общины или даже маленького племени. В свою очередь, ребенок скоро обнаруживал, что все общество чувствует равную ответственность по отношению к нему самому.

Каждый очаг становится для него подобным очагу его родителей, приветствующим исследующего, сонного или обиженного начинающего ходить ребенка. У каждой посудины будет еще одна, маленькая, для голодного мальчика и каждое ухо будет открыто для юного огорчения, юной радости и желания. Я также знаю, что никто, при естественных событиях жизни ребенка, не коснется его наказующей рукой. Выросший, как Сиу прежних дней, ребенок становился приспособленным ко всем требованиям его расширяющегося мира, без какого-либо физического ограничения за границами колыбели. Я еще помню замкнутые и удивленные лица Сиу, когда меня отхлестали за то, что я осталась наблюдать за хейокой во время грозы и во время других взбучек также.

Американские индейцы считали белых жестокими людьми, которые обращаются со своими детьми, как с врагами-игрушками, также балуют их, как изнеженных любимцев или хрупкие игрушки, но все равно они остаются врагами, которых ограничивают, подкупают, за которыми шпионят и которых наказывают, или они становятся объектом ревности между родителями, иногда даже для открытых ссор и хуже. Индейцы полагали, что дети, с которыми так обращаются, могут вырасти лишь завистливыми и недоделанными баловнями и игрушками, но желания и аппетиты взрослых будут удовлетворены - вырасти коварными, злыми, опасными врагами в семейном круге, для удовлетворения, войны и поражения, возможно, даже гибели. Индейцы указывали на увеличивающееся беззаконие и насилие среди белой молодежи, насилие, которое часто оборачивается против их, старших. Такие вещи были неизвестны в племенах в прежние дни, и они были очень редки вплоть до недавних дней конфискации, когда тысячи индейцев выгонялись с их маленьких участков в резервациях в чужое им общество. Обычно необученные и, возможно, практически неграмотные, они ушли в безнадежные общества палаток и хижин вокруг маленьких городов и в трущобы городов, подобных Чикаго, с очень малым шансом найти где-нибудь работу - им остается только нищенство, воровство и проституция, их контакт с белыми слишком часто становится беззаконием и насилием.

ЕГО ВТОРЫЕ РОДИТЕЛИ

В прежние дни наши соседи-Сиу еще сохраняли свои традиционные средства против недозрелости и обиды среди их молодого поколения. Они избегали чрезмерной опеки ребенка и охраняли старшего сына от возможности стать материнским любимчиком, что могло уничтожить и родителей и мальчика. По обычаю каждый сын и каждая дочь обеспечивались при рождении вторым отцом и матерью - обычно друзьями кровных родителей или какими-нибудь родственниками не из непосредственной семьи. Второй отец мальчика часто выбирался отчасти за отличие в качестве охотника, воина, поимщика лошадей. общинного историка, праведника (holyman), который выслушивает и советует, или медисин мена, или врачевателя, или знатока ритуалов и церемоний. Раньше таким человеком мог быть изготовитель стрел, копий или щитов, выдающийся бегун или человек, одаренный способностью заманивать животных в ловушку. Его жена, вторая мать, была прежде всего известна, как добросердечная женщина, любящая мальчиков вокруг типи, жилища. Иногда, когда юнец демонстрировал особый и неожиданный талант, мог быть выбран третий отец, одаренный в этой новой наклонности. Или, если его видение зрелости было о громе, в виде дяди мог появиться хейока.

Вторая мать брала на себя большую часть заботы о маленьком мальчике, поэтому он никогда не мог устыдиться своей кровной матери, с трудом передвигающей ноги, никогда не слышал насмешливого шепота: "Маленький Муж! Маленький Муж!", потому что занял чужое место в ее внимании и любви. Индейцы понимали гнев и обиду, которые могут возникнуть и у самого терпеливого и стойкого мужчины, если его жена предпочтет сына мужу, использует мальчика против него, нанесет ему оскорбление в деревенском кругу. Они хотели избежать инфантилизма, ревности матери, неспособности мальчика быть хорошим братом своим сестрам и другим девочкам и женщинам и, наконец, стать хорошим мужем и отцом.

В жилище второй матери мальчик мог надоедать и смеяться так, как ему не было положено в своем собственном доме. Он мог свободно говорить, насколько это было прилично. Он, однако, никогда не использовал ругательств, так как в языке Сиу таковых слов не имелось, и непристойностей, хотя, конечно, практически любое слово грубым преувеличением могло быть сделано непристойностью. Секс не был предметом стыда или ржания, или смущения, хотя в продолжительном бою женщины Сиу иногда оскорбляли вражеских воинов и выкрикивали слова о том, что они не были мужчинами, подходящими для женщин Сиу.

И когда такой парень, как Некто Юный через дорогу, шел на войну, или в прежние времена против Пауни или Кроу, или позднее на ТИхом океане или в Корее, женщины второго дома могли проявить эмоции и кричать: "Будь осторожен, наш брат!" или "Будь осторожен, наш сын!" Его кровная мать могла только стоять и петь для него песню храброго сердца. Я видела, как это делалось уже во время Второй Мировой войны, когда старый праведник делал таинство за возвращение этих современных воинов Сиу.

Я помню вид второго отца нового ребенка, родившегося через дорогу от нашего дома, его белые зубы, сверкающие на солнце, так что казалось, что в нем столько же счастливой гордости, как и в настоящем отце. В тот вечер маленькая группа мужчин собралась, чтобы курить и говорить о других днях рождения и о том, как тогда планировалось будущее, их слова иногда пояснялись языком жестов, так как среди них сидел наш отец, передавая свой мешочек с табаком Биг Бейл по кругу. В типи женщины склонились над очагами, варя четверти туши ягненка и собранные ими грибы и жаря гуся, подстреленного в тот день мужчинами, с индейским хлебом, тоже жаренным, и тушеным крыжовником из нашего сада. Закопченные кофейники распространяли прекрасный запах и голубые нити дыма тянулись в солнечных лучах над затененной речной долиной.

В июне в резервации Пайн-Ридж в Южной Дакоте сильный град вбил в землю урожай на бедных кукурузных участках и садах в изгибах ручья, поэтому эти друзья вернулись в наш район и оставались рядом большую часть лета, до времени сбора картофеля в октябре, чтобы сделать немного наличных денег. За пару недель фургоны ушли с места через дорогу и ночи казались пустыми без славного ностальгического барабанного боя Плохой Руки, когда он "отбрасывал свой ум" к прежним дням своей юности на реках Паудер и Тонг, и Роузбад. Индейцы ушли в песчаные холмы, чтобы собрать черемуху, песчаные ягоды и дикие сливы. Они добыли всю дичь, которую смогли найти, чтобы насушить на зиму дополнительного мяса, даже зайцев, которых из-за скудности патронов ловили в западни. Зайцы не были сладкими жирными бизонами, некогда наполнявшими своим сушеным мясом складывающиеся раскрашенные парфлеши, которого было достаточно, чтобы индейцы прошли через самую долгую зиму. Осень приносила уток и гусей, но зайцы были доступны в жаркое, сухое летнее время и сваренные со степным луком были достаточно хороши в месяцы, когда вьюга выла вокруг резервационных хижин, и зубы становились длинными, а животы - тощими.

Женщины жарили некоторое количество сушеного мяса и смешивали его с черемухой, а затем набивали этим wasna - пеммиканом - еще горячим, чехлы из-под мешков с мукой, которые они использовали вместо бизоньих пузырей прежних дней. Это было прекрасным концентратом, в котором попадался песок от раздавленных черемуховых косточек, но который имел ореховый привкус от ядрышек, и он был усладой для тех, кто, как Противоречивый, помнили прежние времена, для них он был еще и памятью.

Когда Некто Юному было 6 недель, он мало о чем беспокоился, находясь или в колыбели, прислоненной к шесту типи, или верхом наматеринской спине, когда она занималась своей работой. Он будет находиться там до года или более, избегая всего дурного, обозревая мир с высоты и не находясь во владении материнских глаз. Раньше, чем Некто Юному исполнялось 2 месяца, было решено, что он должен "плавать, прежде, чем разучиться", знаками сказала нам старшая мать. Я принесла посмотреть на это своего маленького братца. Женщина доставила Некто Юного в более спокойное место на речном берегу и держа под грудью и животом, опускала мальчика в мелкую теплую воду, пока она не сомкнулась вокруг него. Он внезапно начал брыкаться своими крепкими ножками и молотить руками. Следующий раз это продолжалось немного дольше, а на третий или четвертый, женщина уже могла убрать свои руки, и он поднимал головку и сам греб по-собачьи.

Зимних детей, мальчиков и девочек, которые не могли научиться плавать в самом раннем возрасте, кидали в ямы в прудах или реках их отцы, это воздействие, как считалось, восстанавливало утраченное желание плавать. Каждый индейский ребенок должен был уметь некоторое время продержаться на плаву, если он мало ли упадет в глубокую воду, будет застигнут ливнем или на реке, когда люди будут спасаться от врагов или несущихся бизонов, произойдет несчастный случай.

Маленький индеец учился принимать решения, отвечать за свои действия в неправдоподобно раннем возрасте. Когда ребенок начинал ползти, никто не кричал: "Нет, нет!"- и не тянул его от соблазнительно красных углей в очаге типи. Вместо этого его мать или кто-либо другой, находящийся поблизости, только наблюдал, чтобы он не устроил пожар. "Каждый должен сам узнать, как кусается огонь, и тогда он оставит его в покое",- говорили ему, когда он отдергивал руку, немного хныкал и со смоченным слезами лицом протягивал свой обожженный палец тому, кто находился рядом, чтобы боль была успокоена. В свою очередь, мальчик не смотрел с гневом на мать или на другого взрослого, который мог оттащить его, воспрепятствовав естественному желанию испробовать, исследовать. Он гневался на красные угли, очевидно, ставшие источником его боли. Он снова полз, но уже осторожнее, и вскоре обнаруживал границу, где кончается тепло и начинается жжение.

- Подпись к илл...: Танец Лошади, Лошадиного общества или Культа лошади таинственных обладателей видения. Эта организация, вероятно, выросла из старого Общества Владельцев Лошади, образованного, когда лошади были редки и обладали силами и ответственностью в войне и охотах.

ЧАСТЬ ЕГО ДЕРЕВНИ

С самого раннего детства молодой Сиу был в центре взрослого мира. В жилище была только одна комната и в деревне улица была общей. Когда он совсем мал, его колыбель часто вешалась на шест типи или сушилку для мыса, ветер убаюкивал его, а дети играли, бегали и пели вокруг него, а одна из его матерей, или часто несколько женщин работали рядом, занятые с мысом или шкурами или, возможно, вышивая регалии мужчин.

Но в это лето маленький Сиу должен был научиться в некоторой степени использовать свои ноги. Он все больше и больше времени проводил на земле, возможно, на шкуре или мягкой траве, но часто один, имеющий теперь свободу открывать свое тело и начинать обучаться естественным образом, так как он должен быть свободен брать свои идеалы и устремления с правил и примеров окружающих.

Когда толчок растущих ног мальчика становился настойчивым, один из отцов или, возможно, дядя ложился на спину и некоторое время держал ребенка выпрямленным, и тот шел по его груди и животу; смеясь при сильном толчке ног, крича, что это сын воина, великий и могущественный охотник. Возможно, что этим человеком был молодой военный вождь или, если он старше, только что был участником вечернего совета, к кругу которого мог приблизиться любой начинающий ходить ребенок, старшим не препятствовали. Он мог наблюдать, как они курят, обсуждая общие проблемы сегодняшнего иди завтрашнего дней или планируя церемонии или охоты, возможно, выбирая военное общество, которое в следующем месяце будет полицией и будет защищать деревню от внутренних и внешних нарушений. Мальчик слушал глашатая, всегда пожилого и очень рассудительного и уважаемого человека, спешащего по лагерю со всеми новостями или предупреждениями об опасности, или о грядущей охоте, возможно, неся палочки-приглашения на пир или праздник, или сообщая о решениях совета. И это были именно решения, а не приказы, так как никто не мог никому ничего приказывать. Сиу наследовал лишь членство в племени. Он становился лидером, вождем, потому что люди хотели следовать за ним, и сохранял свое положение только до тех пор, пока они этого хотели.

В прежние дни маленькие дети путешествовали в своих колыбелях или в кожаных мешках, подвешенных к седлу, часто, вместе с другими мешками, содержащими пожитки - парадные одежды и регалии, необходимый котел, возможно, и лечебные травы,и травы для приправ; мешков могло быть так много, что лошадь женщины выглядела как короткая толстая, увешанная плодами ветвь. Дети постарше ехали иногда на пони, волочимые в ивовых клетях, которые предохраняли их от падения во сне или во время бегства от атакующих врагов. Часто сними был старик или женщина, слишком слабые для долгой езды на лошади или бега. Но даже самые смирные лошади для травуа порой пугались и несли, возможно, от запаха горного льва или трепыхания белого листа, сдутого с гигантского чертополохового мака (poppy), лошадь есть лошадь. Травуа и те, кто на нем, могли быть разбросаны по степи, ивовая клеть перевернута. Это было очень смешно, и обычно касалось только женщины; юноши и старики смеялись, те, кто находился в клети - тоже, если, конечно, не получали слишком серьезных повреждений.

Юный Сиу рано садился верхом. Иногда еще не умея ходить, он ехал позади отца, вцепившись в сыромятный ремень от набедренной повязки. Он учился карабкаться по передней ноге старой кобылы, как по дереву, садясь с правой стороны, как делали и все взрослые индейцы; в левой руке запрыгивающего на лошадь мужчины находился лук, а правая рука оставалась свободной для быстрого натягивания тетивы.

В прежние дни Некто Юный видел бы уходящие военные отряды, слышал бы пение провожающих их женщин, и затем видел бы возвращение мужчин, возможно, с потерями, в ночи потерявшие родных и друзей выражали бы свою скорбь. Впоследствии мог бы быть победный танец и пир, маленькие мальчики проталкивались бы среди стоящих ног, чтобы тоже увидеть чествование, а потом, может быть, ловили беглые взгляды девушек на молодых воинов и смеялись бы, как это делают маленькие мальчики. Некто Юный слышал о других необычных происшествиях, спетых по деревне - об успешной охоте, тогда, когда мяса было мало, о том, что косившая людей болезнь остановилась, о договоре о мире и лучших временах.

ЕГО УЧИТЕЛЯ

До понимания слов или мудрости, юный Сиу слышал героические истории своего народа, рассказываемые у вечерних костров, нов свои ранние годы он больше всего узнавал от других детей. Они находили радость в демонстрации ему своего знания и в практике скрытого истока, лежащего глубоко во всем, готовом заботиться о каждом маленьком создании или существе. Но многое, возможно, большую часть, он узнавал через насмешку и издевку своих ровесников и из кулака другого мальчика, опускающего на его лицо. Постепенно он понимал, как избежать некоторых насмешек и ударов или парировать их.

Когда Плохую Руку, человека, который когда-то принес меня домой из сливовых зарослей, спросили, не было ли такое воспитание детьми несправедливостью, он на время вытащил свою старую трубку. Он считал, что вся жизнь - несправедливость. Молния поражает и хорошего человека, и плохого, болезнь не минует добродетель, а беда витает над людьми, подобно весенней бабочке. "Это надо понимать еще с молочных дней. Такое воспитание приходит, как из земли и принимается как голод, усталость и укус зимнего холода. Оно не порождает гнева на взрослых; гнев и ненависть не сидят в сердце, как стрела !"

Я помню то, что скоро узнал Некто Юный - что его дед, Плохая Рука, принадлежал к славнейшим линиям Сиу, людям старого Человека, Боящегося Своих Лошадей, известным задолго до появления у индейцев лошадей, когда семья возглавлялась Человеком, Чьей (Даже) Собаки (Боятся) Враги, собака изменилась на лошадь позднее, возможно, потому, что новое животное, став необходимым для воина животным было названо большая собака. Имя Человека,Боящегося Своих Лошадей было передано в резервационные времена исполняемыми в деревне песнями, когда сын или племянник достигали должных репутаций и известности. Адамс назвал эту линию храброй и мудрой и на войне и в совете, рассудительной и ответственной, скромной и неподкупной семьей Американских индейцев. Еще в 1854 году, после того, как лейтенант Грейттен повернул свое орудие против возвышенного правительством Завоевывающего Медведя, чей погребальный помост в течение многих лет стоял на месте нашего дома, как сообщили нам индейцы, Человека,Боящегося Своих Лошадей попросили стать верховным вождем для белых. Ему обещали прекрасные подарки и великую власть, но он сурово ответил, что у Сиу нет верховного вождя. Вместо него есть совет старейшин, выбираемый людьми на общих определенных условиях, и люди всегда имеют право скинуть их с этой высокой позиции. Подарки и власть белого человека не для него. Он с сожалением напомнил, что убитый ими человек находился на их высокой позиции всего 3 года - "Похоже, что белые быстро утомляются от своих вождей".

Так, юный Сиу учился у своих сверстников, учился на их товариществе, на их добродетели и на силе их насмешки, он видел, что такая же насмешка иногда использовалась против людей, занимающих самые высокие посты, и даже великие военные лидеры униженно склоняли головы перед меткой насмешкой. И он видел мужчин и женщин, с достоинством идущих по лагерному кругу, по мирной, упорядоченной деревне, где в нормальном положении никто не слышал ругани в типи или около них, разве что после того, как появилась огненная вода белого человека. В прежние времена более мудрые вожди не пускали в свои лагеря фургоны с виски и удерживали юношей подальше от дорог и торговых постов белого человека. Случайный нарушитель, юноша или человек постарше, отзывался в сторону несколькими уважаемыми людьми, возможно, из воинского общества, провинившегося. На следующий день он подвергался публичному осмеянию, особенно женщинами и девушками, и часто Противоречивыми. В случае необходимости деревенская полиция могла назначить унизительную публичную порку луком по плечам. Затем могло быть разрушено жилище и, наконец, нарушитель подвергался остракизму на год или два, или даже на четыре. Исключение из племени проводилось официально, решением совета, человека вместе с его жилищем, если у него было таковое, эскортировали к краю деревни, и все его остальные вещи грузились на волокушу и волочились старой лошадью. Любой желающий мог последовать за подвергнутым остракизму, иногда так поступало несколько человек, иногда даже больше - достаточно, чтобы начать новый лагерь, особенно, если решение кажется несправедливым. Но если уходил только один человек и, возможно, его семья, он подвергался великой опасности, так как по следам одинокого путешественника, одиноко кочевавшего типи скоро следовали враги, желание добыть легкие скальпы, легких лошадей и оружие. В любом случае, остракизм был грустной вещью, общественным банкротством, и часто женщины плакали как по мертвому, когда выгнанный уходил и исчезал за горизонтом.

"Лучше использовать смех в самом начале, чтобы молодежь шла по доброй дороге",- согласились Плохая Рука и Хейока, говоря мне, что в этом, будь я Сиу, я бы имела реальное место, так как насмешки девушек и женщин жалят как желто-полосатый шершень.

В прежние бизоньи времена очень юные Сиу учились ловить в ловушки и выслеживать маленьких животных, даже кроликов, с их умением запутывать следы, уча охотника использовать свои глаза, а другие животные учили его обострять обоняние и слух. Когда мальчик подрастал, он втягивался в охотничьи игры: степной пожар, соревнования по бегу и прыжкам в петлю, в снеговую змею зимой, и всегда они занимались борьбой и скачками; ездившие верхом мальчики иногда были так малы, что выглядывали как четвероногие создания, уцепившиеся за гриву и спину. Некто Юный видел бы как мужчины сваливают свои вещи в кучу, как ставки, перед тем, как лошади гнались домой с пылью и гиканьем. Он бы учился скакать в бешенной скачке, вися на дальней стороне своего пони с мокасином над спиной, с рукой, запутавшейся в гриве, готовый к войне. Он бы участвовал в набегах на табуны лошадей врага, как молодой белый изучает отцовские методы налета на клиентов конкурента.

Будучи мальчиком, он бегал бы со своими деревенскими родственниками, как бегают вместе молодые антилопы. Он дразнил девчонок, а когда был голоден, таскал мясо с сушилок. Он ходил смотреть на старших юношей и молодых людей, стоявших у типи в своих одеялах для сватовства, чтобы перекинуться с юными дочерьми одним или несколькими словами, и с нетерпением дожидался, когда он так же станет мужчиной. Он подражал воинам и бегал по их поручениям, надеясь, что его пригласят участвовать в набеге, что делалось для подающих надежды мальчиков, особенно, военным обществом отца или дяди, почти так же как белому юноше облегчался доступ в братство отца, часто с немного большим кровопролитием. Кроме немногих межплеменных столкновений за охотничьи земли, войны равнинных индейцев были едва ли более опасными, чем упорный футбольный матч. Самый первоклассный куп - удар врага рукой, луком или куповой палочкой без нанесения ему вреда - был главным военным достижением и был важнее любого скальпа.

Иногда мальчика брали в ночную охрану деревни и табунов лошадей или для обследования района в поисках незаконных военных отрядов, пытающихся ускользнуть из лагеря, подвергающих себя и деревню опасности ответных атак. Индеец, который не мог издать первого при рождении крика, чтобы не навести на народ врагов, не должен был делать этого же опрометчивыми и глупыми действиями и впоследствии.

Понимание регулярных церемониалов и ритуалов приходило к юному Сиу постепенно. В конце концов он понимал то, что старый Противоречивый сказал нам через перевод своей внучки-подростка, которая ярко перевела все, что Хейока сказал о его истинном значении. Лагерь Сиу любого размера всегда устанавливался в круг, так все священные вещи были круглыми - солнце, луна, горизонт земли, что может ясно видеть каждый. Даже типи были круглыми и их входы, как и весь лагерь, были обращены к востоку, чтобы приветствовать и чествовать свет, который приносят день и весна. Но самый простой и, возможно, самый глубокий ритуал, который видел молодой Сиу, был наиболее распространенным. Первый клуб дыма при курении и первый кусочек пищи во время трапезы всегда предлагались Великим Силам - земле, небу и четырем направлениям, которые включают все, что лежит в пределах их рук. Все вещи были частью тех сил, братьями в них, и каждый мог понять, что такое его брат.

ЧЕЛОВЕК В ПРЕДЕЛАХ ЮНОСТИ

После своего 17-го дня рождения сиукский парень никогда не общался со своей матерью или сестрой прямо, говоря с ними только через третье лицо. Когда у него появляются признаки мужания, его готовят для поста зрелости, что делают близкие к семье мужчины, включая какого-нибудь мудреца и праведника. У Сиу также были и святые женщины, советующие и управляющие многими ритуалами и для мужчин, и для женщин, но не постом зрелости, который был ориентацией для юноши в мужественность. Когда он был готов, его сопровождали на какой-нибудь дальний пустынный холм и оставляли там в набедренной повязке и мокасинах перед солнцем дня, холодом ночи, без пищи и воды. Тяжелое испытание должно было снять с него все поверхностное, все плотское, чтобы подготовить для сна, видения от Сил. Обычно к 3 или 4 дню юноша имел видение и приводился вниз, изнеможденный и ослабевший. Он получал несколько капель воды и немного пищи, но не сразу и, когда он немного восстанавливался и принимал баню и пировал, его советник и праведник пытался перевести видение, которое должно было вести его в этой мужественности, в которую он теперь входил.

Видение зрелости военного вождя Сиу Неистовой Лошади представляло, что он умрет от пули, но всегда должен быть самым чистым, самым скромным из своих людей, но должен раскрашиваться и носить военный головной убор, не должен иметь танца, песни или голоса в совете. Через годы, когда он стал Носителем Рубахи, это самая высокая честь, он дал дальнейший обет самопосвящения людям. Всегда должно было быть первым их добро. Теперь он жил не только в чистоте, но и беднейшим из бедных, его сердце отвернулось от соблазна выгоды и приобретения, его уши закрылись для хвалы, насмешки или оскорбления.

"Если собака поднимет ногу у моего жилища, я не увижу ее",- обещал он.

Несмотря на свое посвящение, позднее Бешенная Лошадь бежал с женой другого человека, девушкой, к которой он сватался в своей юности, но тогда она была вынуждена привести в свою семью человека более важного, с более зрелым статусом, чем молодой воин. Однако после честного замужества в течение нескольких лет женщина Сиу могла честно и открыто покинуть своего мужа, и тот, если он вел себя должным образом, принимал ее решение с выдержкой и самообладанием. К несчастью, этот муж не оказался таковым. Он с ревом бросился за своей женой с пистолетом в руке и выстрелил Бешенной Лошади в лицо. Порох в заряде разделился и пуля только ввергла вождя во временное бессознательное состояние.

Однако, этой пули хватило, чтобы расколоть Оглала, как раскалывается камень, и, так как Бешенная Лошадь своим необдуманным действием стал причиной этого, возвысил свое счастье над общественным благом, чего Носитель Рубахи не имеет права делать никогда, он был лишен рубахи. Он вернул женщину и был заключен мир, однако Сиу, которые стояли через дорогу от нас, еще носили шрамы этой ссоры, как Бешенная Лошадь носил настоящий шрам от пули мужа до своей могилы.

СВОБОДНЫЕ ХОДОКИ

Общество, не имеющее замка, не может терпеть вора, не имеющее бумаги или другого регистратора слов, не может терпеть лжеца, и оно, не имея тюрем, не может терпеть хулигана. Такое общество должно очень рано ориентировать свою молодежь. Если, к тому же, нет утвержденной веры, нет организованного штата священнослужителей, никто не может сказать, как надо верить или предоставлять убежище, членам такого общества необходимо получить хорошее понимание своей неотъемлемости от всех вещей земли и неба и всего лежащего между ними. Это понимание не должно быть как у ребенка, с которым соединены все вещи, чтобы он управлял ими, но должно быть как у взрослого, от поведения которого все эти вещи зависят. Когда мужчины не храбры, дождей не будет для всех, и когда женщины теряют свою добродетель, бизоны не вернутся.

Когда кончались ритуалы зрелости, молодой Сиу должен был выполнять определенные обязанности. С их выполнением и даром самодисциплины, воспитываемым у же с подавлением его первого младенческого крика, он был, возможно, свободнейшим человеком в мире. Его первейшая обязанность естественно относилась к семье - помощь в защите и обороне жилища и всех, кто его занимает, защите охотничьих земель, помощи мясом и заботой об увеличении и выхаживании табунов, и о том, чтобы не опорочить доброе имя. Подобные обязанности он имел и перед деревней и племенем. Если он исполнял все эти обязанности, он мог распоряжаться своей жизнью как пожелает? без всяких социальных и экономических барьеров какому-нибудь зову, ничего, кроме склонностей и способностей. Энергия, мудрость и лидерство могли возвести любого Сиу в высочайшие совещательные круги деревни и племени, хотя в годы преследования армией наилучшими были шансы военных лидеров, как и у любого другого народа.

Юноша мог решить добиваться лидерства в военном обществе, надеясь на позднейший ранг военного вождя. Он мог быть воином, как поступали большинство молодых Сиу, но мог избрать и другое поле деятельности - охотника, человека, ловящего лошадей, или общинного историка, который записывал события рисунками на шкурах, а позднее в бухгалтерских книгах, захваченных в набегах или на войне, как например, в бою с Кастером. Порой молодой индеец, обычно сын праведника, стремился также стать скромным, слушающим человеком, часто с действительными философскими, религиозными наклонностями. Возможно, он предпочитал стать меном или врачевателем, или тем, кто имеет дело с таинством Великих Сил, и управляет своим видением и талантом ритуала и церемониями.

Большинство юношей тяготели к жилищам воинских обществ. Членство в этих фратернальных группах, с жилищами в различных общинах, обычно было племенным или шире. Например, Солдаты-Собаки были известны и среди Шайеннов и у южных подразделений западных Сиу. Обычно, женщины не входили в воинское жилище, хотя каждое общество обычно имело уважаемых девственниц для своих церемониалов, замещаемых по мере того, как девушки выходили замуж, или, что случалось редко, девушка успешно оспаривалась каким-нибудь мужчиной, который заявлял, что лежал с ней в траве. Если он не мог доказать этого, его вещи уничтожались и его выгоняли из деревни.

Некоторые члены жили в жилищах военного общества, надзираемых старшинами, называемыми маленькими военными вождями, один или двое из которых всегда были рядом, чтобы удержать пылких юнцов от глупых действий и набегов. Многие молодые Сиу, став воинами, покидали свои переполненные дома и держали постельные шкуры в викийупах, низких убежищах, в которых обычно можно было лишь сидеть, сделанных из ив, воткнутых в землю и согнутых, покрытых бизоньими шкурами или, позднее, холстом или одеялами.

Обычно жилище военного общества, выбранное для полицейской функции на данную луну, то есть месяц, перемещалось в центр, а другие оставались на своих местах в лагерном кругу. Эти менее занятые жилища становились как бы убежищем для укрытия из семейных жилищ, где доминировала женщина, местом, где мужчина строил планы, беседовал. Не все воины были членами обществ; многие выдающиеся Сиу, даже некоторые могущественные вожди, никогда не принадлежали к воинскому обществу, но часто были временными гостями той или иной группы, в их родной деревне или где-нибудь еще. Наш старый друг, Противоречивый, который должен был ходить в бой наоборот, встретил свою жену во время визита в соседнее военное жилище. Она была одной из девушек общества и брату воина пришлось помогать со сватовством, так как по сну зрелости Противоречивого он не мог сделать утвердительного заявления, которое хотел. Он должен был сказать: "Ты мне не нужна", что обидело бы хорошенькую молодую девушку, даже если она понимала обычную для хейоки необходимость действовать наоборот. Говорят, что она стала женщиной с хорошо развитым чувством юмора, что, наверное, помогло ей в долгом замужестве.

Пищу для воинских жилищ обычно готовили и ставили у входа женщины, которые были или родственниками, или женами членов. В немногих случаях они должны были быть женщинами без живых родственников - Одинокими, как их называли, и все военное общество было их сыновьями. Иногда после победы в бою или отчаянной обороне атакованной деревни к воинскому жилищу, украшенным и раскрашенным маленьким парадом приносился официальный пир, все это с барабанным боем и песнями в честь особенно отличившихся членов.

ОХОТНИК

Мальчик Сиу начинал охотиться с 4 или 5 лет, сначала с кроличьим луком, сделанным его вторым отцом, и с деревянными стрелами с обозженным концом. Позднее, он получал большой лук, достаточно сильный, чтобы удачным выстрелом убить оленя или антилопу, если молодой охотник овладевал искусством подкрадываться по ветру, медленно, суетясь не больше, чем бычья змея, подкрадывающаяся к гоферу в траве. И если молодые руки становились особенно могущественными и были гордостью владельца, он мог стать одним из тех редких лучников, которые могли подъехать к самому большому быку бизона и прострелить его так, что стрела втыкалась в землю с другой стороны, окровавленная и дрожащая. Рассказывают о людях, которые в прежние времена делали это пешими, стрелами с каменными наконечниками, но таких, видимо, было мало. Обычно наилучшие охотники были скорее людьми терпения, хитрости и скорости, чем силы. Необычайно сильные руки мужчины редко имели большую важность, кроме как во время загонов, когда должен был быть убит бык, или потому, что он атаковал, отделяясь от стада, или когда была необходима тяжелая шкура для подошв военных мокасин или для щитов. Военные щиты делались из толстой шкуры с плечам ил горба быка, свежая кожа клалась над ямой с углями, чтобы морщиться и твердеть до тех пор, пока она не становилась способной отвернуть стрелу или копье, или часто пулю, если она попадала под углом.

Кормление деревни в дни лука, в дни, когда не было лошади, требовало постоянной бдительности для любой дичи, и маленькой, и большой. Даже при самом умном приближении, обычно 1 или 2 бизона, их тяжелый галоп потрясал землю. Часто они бежали раньше, чем их настигала хотя бы одна стрела, предупрежденные зоркими волками, следовавшими за стадами, или хриплым криком сторожевого ворона или шумливыми grackles и другими птицами, которые ездили на спинах бизонов и вытаскивали из густой шерсти насекомых.

Без достаточного количества бизонов индейцам приходилось охотиться во время всех снежных месяцев, пытаясь найти то, что называлось загонами мусов в укрытых карманах у подножий гор или в другой пересеченной местности. Здесь собирались вместе лоси, олени и мусы, и, двигаясь, утаптывали снег, а снаружи он доходил до плеч или глубже. К этим животным можно было приблизиться по ветру на снегоступах и убить, когда они в панике кидались в сугробы, возможно, ножом в грудь, снег внезапно темнел от хлынувшей крови. Но в степи мусовые загоны, даже без муса, были легки и зимой разбредались и бизоны, пасшиеся на обдуваемых ветром гребнях, и их было трудно обнаружить в потускневших от снега шкурах, животные были тощими и дикими, практически недоступными для копья или стрелы. Индейцам, чтобы выжить надо было хорошо охотиться летом и насушить и запастись мясом.

До лошади индейцы искали крутые обрывы, вроде тех, что находятся около Кэбин Крик (речки Хижины) на Йеллоустоуне, на Чагвота Вайоминга или в крутых берегах р.Уайт. Все, включая помогавших женщин и детей, и, если был нужный ветер, с использованием огня, могли спугнуть стадо и направить его на крутой берег, где животные падали и разбивались у подножия. Но это требовало исключительного сочетания удачи, внимания и отваги. Иногда индейцы вырывали бизоньи ямы, которые служили как обрывы для загона.

Даже после появления лошади убивались все встречающиеся одинокие бизоны, и проводилось по крайней мере две большие охоты в год, что обеспечивало деревню мясом на зиму. Осенью охотились из-за теплых шкур для вьюжных зим и для постелей и полов, и пологов зимнего жилища, а кроме того, получали жирное мясо и сало. Но осенние ночи были прохладными и влажными, и мясо сохло медленно даже в дни индейского лета. В июле мясо вялилось за несколько часов горячего ветра, и шкуры легко очищались от их редкого летнего покрова, и эти шкуры шли на жилища, седельные сумки, щиты и коробки для регалий, травуа и на дюжину других предметов. Для этого выбирались молодые коровы, их шкуры были легче, тоньше, мягче, их было легче дубить и обращаться с ними, мясо было лучше, мягче, жир был пронизан венами.

ОКРУЖЕНИЕ БИЗОНОВ

Летняя охота планировалась сразу же после Танца Солнца. Несколько почтенных охотников выбиралось, чтобы стрелять за стариков, инвалидов, слепых и больных, а охотничий лагерь готовился начать по сигналу об обнаружении хорошего стада. Когда приводились и пировали успешные вестники, охотники выступали, хорошо дисциплинированные и организованные, так что никто не мог вырваться вперед и вспугнуть бизонов, подвергнув угрозе обеспечение продовольствием. Но и при таких условиях, с охотниками шли один-два мальчика, возможно, с отцом или старшим братом, потому что где юноше учиться управлять своем волнением, если не на практике?

Охотничий лагерь останавливался за каким-нибудь гребнем или холмом, с подветренной стороны от стада, так, чтобы человеческий запах не достиг острых носов бизонов, чьи слабые глаза так утонули в лобовой шерсти, что они почти целиком полагались на свои носы, кормясь по ветру, чтобы он предупредил их об опасности. Даже после появления у индейцев ружей, большинство больших охот проводилось со стрелами, которые были безопасней летающих пуль и дешевле, так как продажа боеприпасов и оружия находилась под правительственным запретом. Охотники были обнажены до набедренных повязок и мокасин, с луками в руках, колчанами на плече, на лошадях была только челюстная веревка, концы которой тянулись через гриву. Приготовившись, они укрывались вокруг пыхтящих пасущихся животных. По сигналу они атаковали стадо по косой. Бизоны останавливались, принюхивались, подымали хвосты и при внезапном грохоте копыт и появлении пыли ударялись в бегство, немного поворачиваемые гикающими охотниками, затем теснее, кружа в дикой скачке, все теснее и теснее. Тетивы звенели, стрелы находили ближайших жирных коров или годовичков и любого, кто пытался вырваться из окружения, когда животные падали, охотники кричали свое: "Yihoo!"

Лошадь могла попасть ногой в яму, нырнуть вперед и сбросить седока в массу несущихся бизонов. Охотник, если мог, вставал и также бежал, вскакивая позади другого охотника, или, если он оказывался посреди бешенного стада и не был растоптан, он пытался запрыгнуть на спину бизона и вцепиться в брыкающееся, крутящееся животное за шерсть горба, пока не спрыгивал, оказавшись в безопасности или не был сброшен. Иногда раненое животное, воткнув изогнутый рог в живот или бок, а мимо них в пыли, поднимающемся запахе свежей крови и в ружейных выстрелах проносилась охота. Иногда практически все маленькое стадо оставалось лежать в степи, близко вместе для облегчения разделки. Если стадо было большим, раньше или позже оно разделялось, и в то время, как охотники старались убить меньше обузы, старых быков, они скоро отступали и возвращались, чтобы убить еще живых животных, возможно, стоящих, покачиваясь, на ногах и опасных для приближающихся; женщины издавали кличи благодарности, так же как не участвовавшие в охоте мужчины, мальчики и девочки, даже малыши. Солнце сверкало на длинных ножах и сначала с одного бока бизона, затем с другого резалось мясо, а везде бегали смеющиеся малыши, или спокойно жевали маленькие маленьких внутренностей, выпотрошенных из большинства вместилищ, и пробовали капельки желчи с кончика ножа.

К вечеру прибывала длинная вереница вьючных пони, мясо клалось внутрь подвешенных шкур, большие кости привязывались сверху, чтобы позднее быть расколотыми для извлечения сладкого мозга. Оставшиеся в лагере уже приготовили сушилки для мяса и прекрасные ложа из углей. Если ни у кого не было больших котлов, в виде треноги ставилось несколько шестов и на них вешались опустошенные бизоньи желудки, чтобы получить куски печени, легких, "сладкого мяса", почек и другие деликатесы с водой и нагретыми камнями, брошенными, чтобы сварить содержимое. У костров для жарки начинали стрелять и трещать бизоньи жирные ребра с горба, а потом они распространяли прекрасный запах, а мясники резали большие куски на плоские полосы толщиной с край руки, а девушки вешали их на сушилки.

И когда заканчивалось вечернее курение и мясо было везде готово, так как Сиу ел хорошо приготовленное мясо везде, где возможно, некоторые женщины шли по лагерю, предлагая то тому, то другому охотнику отборные куски, или посылая глашатая пригласить их к своим очагам. И впоследствии, слагались маленькие песни для наиболее успешных и важных охотников, возможно, для того, кто спас человека от угрозы быть затоптанным и, иногда, для мальчика или двух, убившего своего первого бизона, и едва ли что-нибудь другое могло переполнить его большой гордостью. В тот вечер танцевала только молодежь, которая никогда не устает. Остальные спали, выслав разведчиков, потому что волки, привлеченные бойней, выли новости об уставшем и сытом лагере далеким небесам.

Позднее, когда мясо становилось достаточно твердым и тонким для зимних парфлешей, женщины несли шкуры к реке или озеру, чтобы вымочить их и обработать средствами для удаления волос. Постепенно в лагере появлялось несколько прекрасных новых жилищ, вновь раскрашенных, чтобы показать что-нибудь об общине, к которой они принадлежали, сказать Красные Верхушки и символы и фигуры, изображающие видения и подвиги, живущего там мужа.

И когда шкуры были выделаны, раскрашены и украшены крашенными иглами дикобраза или торговым бисером, самые лучшие из них относились на вершину холма и оставлялись там, как благодарный дар, предлагаемый их брату, бизону, так как многие из его родственников умерли, чтобы накормить своего брата, индейца, который бы в свою очередь умер бы и ел бы траву.

СВАТОВСТВО ДЕВУШЕК

Приходило время, когда парень-Сиу был внезапно поражен новым таинством, связанным с девушками. Я помню, как Он Собака брат-вождь и друг Бешенной Лошади, великого лидера Сиу, рассказывал об их первом настоящем интересе к девушкам деревни. Хотя оба убили своего бизона и сосчитали купы в бою в военных отрядах как мальчики, почти в тот же день эти двое были поражены обжигающим смущением, когда на них глянула девушка. Внезапно, они были слишком смущены, чтобы, как обычно встать на водную тропу, слишком онемели, чтобы говорить с девушками, которые годами были в играх, плавании, сборе ягод, с девушками, которых они дразнили и на которых кричали, также небрежно, как все другие лишь несколько дней назад.

Иногда это смущение было так сильно, что юноша мог лишь сидеть в темноте на склоне какого-нибудь холма, играя на своей флейте из тростника или дерева, или кости из крыла птицы, тона были мягкими, меланхоличными, как у грустящего голубя. Иногда родственники девушки не были поражены.

"Посмотри как парень обходился со своей сестрой и другими домашними и ты узнаешь, как мужчина будет обходиться с твоей дочерью это старое высказывание существовало у многих народов, кроме равнинных Сиу.

Сверфамильярности среди этих людей препятствовали, задолго до дней жилища из шкур бизоньих равнин, где от 7 до 12 и более человек жили вместе у зимнего очага. Отец занимал место чести в задней стороне, над и за ним висели его регалии, мальчики и юноши находились слева от него, как и все посетители-мужчины. Его жена и другие женщины и девочки находились справа от него, а старая женщина, хранительница входа находилась у клапана жилища, имея возможность видеть всех, кто входит и выходит. Такое совместное проживание требовало или железной родительской руки, неизвестной среди этих индейцев, или хорошо определенной модели поведения, что могло сохранить порядок и мир во время долгих месяцев заточения. Даже постоянное подшучивание Сиу в жилище было мало официально, часто в третьего человека, хотя ручная игра, очень похожая на пуговицу белого человека (кроме того, что руки часто двигались по шесту, подвешенному на опорах типи), могла быть очень буйной. Это проявлялось особенно в том случае, если какой-нибудь ловкий юноша избавлялся от ядрышка зерна и гальки, которая была пешкой, или добавлял лишнюю пару.

Несмотря на все средства, молодой Сиу иногда оказывался не в состоянии войти в истинное мужество. Возможно из-за какой-то ранней слабости, болезни или травмы, он не мог отойти от материнских мокасин. Все члены индейского общества, в чем-то стоящие в стороне - слепые, немые, калеки от рождения, те, чьи таинственные сны запрещали убийства и одурманенные, повернутые внутрь на другую страну - на всех их смотрели, как на обладающих особым даром для сохранения общины, племени. Женщина-мужчина (berdache), также считался имеющим особую чувствительность за фактом и реальностью. В агенствах он стал интриганом, несущим свои фантастические рассказы от индейцев к белым и обратно, как в прежние бизоньи дни он был шпионом и прорицателем будущего, особенно столкновений с врагом. Часто он был частью запланированной атаки официального военного отряда. Знаменитый сиукский прорицатель, Трубка, называемый Трубкой-Мужчиной и Трубкой-Женщиной в различные периоды своей жизни, в 1866 г. около форта Фил Керни в Вайоминге был выслан вперед перед заманиванием Феттермана и его солдат в смертельную ловушку. Когда засада была готова, Трубку посадили на его лошадь с черным капюшоном из толстой шкуры на голове и она закрывала и лицо, изолируя его от всех видов и звуков реальности, а затем послали к форту, находившемуся далеко за гребнем. Скоро Трубка вернулся, сказав, что у него для них есть несколько солдат. Военные лидеры посмеялись над таким количеством и посылали его еще несколько раз, пока он не сказал, вернувшись: "У меня в руках 100 человек", что значило, что именно столько белых будет убито в этой атаке.

После этого началось заманивание в засаду, и хотя Феттерман был в тот день уничтожен, погиб только 81 человек, но Сиу все еще называют это "Бой, где было убито 100 человек". В таких предсказаниях верили людям, подобным Трубке, а не действительным заявлениям, когда требовалась правда о совершившейся реальности. Белые люди - офицеры и индейские агенты - никогда не понимали этого различия.

Иногда молодые люди белых завистливо говорят о подозреваемой сексуальной вольности, сексуальной анархии среди американских индейцев. Они всегда разочаровываются, услышав о роли старухи в жилище, о месте девственниц в ритуалах и церемониалах, и он существовании общества Только Единственного, состоящего из пожилых женщин, которые "были только с одним мужчиной". Но наиболее важной была твердая вера, что когда женщины теряют свою добродетель, бизоны исчезают, люди голодают. Для Сиу в следах мокасин их женщин лежала не только честь, но и само существование племени. Общество равнинных индейцев было матрилинейным. Муж присоединялся а народу жены, чтобы если с ним, как с охотником и защитником что-либо случалось, она и ее дети оставались с родственниками, с людьми, которые будут заботиться о них, заботиться для самих себя.

У равнинных индейцев сватовство проходило по твердо установленному образцу, как во всех сплоченных маленьких обществах. С 6-7 лет девочка находилась под неусыпным наблюдением старухи, считавшейся особенно необходимой там, где жила девушка или молодая женщина. Эта Старая обычно была рядом во все часы бодрствования, возможно, выделывая шкуры или делая мокасины вместе с другими старшими женщинами или играя сливовыми косточками, которые метались в маленьких травяных корзиночках, как кости в чашке.

Старуха или две всегда находились у тропы к воде, когда приятным вечером юноши и молодые люди приходили, гуляя, а девушки возвращались со своими бурдюками. Некоторые надеялись поймать робкий, скромный взгляд понравившейся девушки или обменяться с более храбрыми девушками добродушным подразниванием, возможно, чтобы немного посмеяться или сыграть одну-две индейские шутки. Иногда один из болтавшихся вокруг юношей посылал стрелу, протыкавшую бурдюк, а затем убегал, смеясь над встревоженной девушкой, а из бурдюка вытекала вода. Она могла преследовать преступника, поймать его и немного вымазать его лицо грязью, смеясь в свою очередь.

Для мальчиков и юношей самым веселым временем обычно были моменты, когда деревня перемещалась в поисках свежей травы и воды, или это было сезонное перемещение. Четыре старых носителя трубки всегда шли впереди, принимая решения об остановках на отдых, для пополнения запасов воды и сна, разведчики были высланы далеко вперед, воины ехали впереди, сбоку и сзади, руководимые военным обществом, выбранным охранять эту перекочевку. Женщины одевали свои лучшие вышивки бисером и праздничную одежду, лошади украшались красивой упряжью, даже травуа и те, кто был на них, по возможности украшались. Вокруг путешествующей деревни ездили юноши и мальчики, скакавшие на своих лошадях, стоящие на них или проскальзывающие под ними на полном скаку, выпендриваясь, надеясь заслужить случайный высокий тонкий песенный крик изумления и одобрения из-под тонкой коричневой руки девушки.

Более официальное сватовство происходило вечером у двери жилища, юноша терпеливо стоял снаружи, надеясь, что девушка выскочит, чтобы быть на мгновение завернутой в его одеяло для маленькой беседы, маленькой шутки. Но если она была популярна, рядом могло быть полдюжины таких ожидающих. Позднее молодой человек, чувствующий воодушевление, мог привязать у жилища хорошую лошадь и, если она уводилась и присоединялась к семейному табуну, он знал, что ему хоть немного, но благоволят.

Военные купы давали мужчине не только почести в его воинском обществе и восхваления и песни в победных празднованиях, но и благосклонные взгляды девушек и предпочтение у двери жилища, когда другие оставались стоять ни с чем. Почести в охоте также были важны, как и успех в набегах за лошадьми - как работа и счет в банке для белого кавалера. С белым человеком экономическая прибыль обычно принадлежит его дочери, новой молодой жене, но во времена меховой торговли некоторые более корыстные вожди, приходившие бездельниками к меховым постам, и обменять самых красивых девушек белым торговцам, а позднее - солдатам за подарки и виски для самих себя. Часто с молодыми женщинами совсем не советовались, а передавали не думая об их будущем, когда в конце концов белый мужчина выкинет их и, что часто случалось, ни один индеец не возьмет ее замуж. Иногда, белые мужчины, особенно французские торговцы, отправляли своих кровных детей в школу, оставив индейских матерей, возможно 30-40 лет жить жизнью несчастных одиноких и нищих отбросов, в так называемых лагерях скво у фортов или, позднее, у агенств. Если женщины возвращались к своему народу на бизоньи равнины, они обычно должны были жить в маленьких одиноких типи на краю деревни, будучи прихлебателями, зависящими от мяса и шкур, которыми делились с нуждающимися, так как в обществе Сиу, пока было мясо, голодных не было. Но для этих женщин мясо приходило без гордости собственного вклада - это великое унижение.

В прежние дни молодой Сиу, который обнаруживал, что его первый дар сватовства, его лошадь, принята, находил какого-нибудь пожилого человека, часто старуху, которая бегала взад-вперед очень занятой, устраивая его дела, которыми нельзя было заниматься, не рискуя потерять лицо. Нормальный Сиу не мог сказать кавалеру дочери: "Ты не тот человек, которого она заслуживает" - не надев на молодого человека плохое лицо, что у индейцев не прощалось. Но он мог сказать нечто подобное посреднику, который был сдержан, и так дать понять юноше, что он должен показать больше храбрости на войне или больше умения на охоте, добыть больше лошадей, чтобы внести свой вклад в семейный табун в качестве доли содержания. Некоторые молодые люди, чтобы выполнить это, трудились годами.

ЖЕНИТЬБА

Упоминание, что невесты становились проданными розами из-за несчастного обмена девушек на виски некоторыми из наиболее беспринципных народов, не относится только к индейцам. Так случалось среди многих людей, независимо от цвета кожи или получаемого предмета торговли. Эта практика была более общей для миссурийских племен, чем для Сиу, которые обычно держали своих юношей подальше от белых, пока их не вынудили на контакт армия и голод. Ранние сообщения об индейской жизни на Равнинах обычно делались теми, кто не понимал их матрилинейной модели, при которой семья женщины принимала нового мужа, как сына - вместо мальчика, который уходил к народу жены или за сына, которого у них никогда не было.В качестве мужа дочери молодой человек имел все права на любовь, помощь и защиту в качестве сына, брата и племянника своих новых родственников и на выгоду из семейного престижа. В ответ на это рассчитывалось, что он внесет определенный обычный актив: доброе имя, почтенные и приятные манеры и должные почести и купы в охоте и на войне. Кроме того, так как табуны лошадей были практически общей семейной собственностью и их использовали в любое время, считалось, что он делал разумный вклад. Способности молодого человека в качестве участника набега и охотника на лошадей, главной статьи межиндейской торговли, вместе с его данными охотника, указывали на пользу, которую он может принести своей семье. Для европейца, который рад приданному своей невесты, этот обычай принесения приданного мужчиной кажется очень странным и в чем-то унизительным, но, что удивительно, унизительным для женщины.

Иногда мужчина, уже прославившийся в своей собственной общине, приводил невесту в свою деревню, но даже вожди уходили к народам своих жен. Молодой вождь Маленький Вождь был лидером у своих Шайеннов, пока не женился на женщине Сиу и не перешел к ее народу, где также стал вождем. Но это были исключения. После сдачи враждебных Сиу им приказали взять семейные имена для списков агента. Незнакомые с обычаями белого человека, они использовали не отцовские, а материнские имена. Иногда они оставались в списках месяцами и даже годами, пока какой-нибудь внимательный клерк не усматривал подобную ошибку.

"Мы видели, что белые люди обращаются со своими женщинами, как с игрушками, как с любимыми вещами. Теперь мы видим, что они - вещи, без своих собственных имен", - заявил старый вождь своему агенту в Южной Дакоте. Очевидно, Сиу считали белую позицию по отношению к женщинам, не лучше их позиции по отношению к индейцам.

Новый муж в хорошей семье Сиу гордился прекрасной лошадью, на которой ехала его невеста, когда деревня кочевала и во время церемониальных парадов - на лошади была красивая вышитая бисером упряжь; гордился ее платьем из вышитой замши, позднее, хорошей красной или голубой фланели, возможно, украшенной лосиными зубами, иногда их была целая тысяча, платье было тяжелым, но пригодным для жены действительно выдающегося человека. Однако, в начале было достаточно нескольких зубов, дополненных лентами и бусами. Позднее появились кольца, браслеты и нарукавники, все это, кроме лосиных зубов, было получено торговлей лошадьми, шкурами и мехами или захвачено у враждебных индейцев.

До дней торговцев и их фургонов с виски в терпевших их деревнях, мужчина обычно проводил все свои семейные годы с народом своей первой жены и вся известность приходила к нему именно там. Однако развод не был редким, так как у Сиу никто не мог противиться его или ее желаниям. Развод был особенно легким для женщины. Типи - ее жилище - было ее и в любое время, когда ее не устраивал ее муж, она могла вышвырнуть его вещи в деревенский круг, как публичное заявление о том, как она с ним поступает. Мужчина мог только собрать свои пожитки, свой лук и стрелы, ружье, щит, церемониальные регалии, перья его головного убора мог разбросать ветер и отнести их в дом матери или, если он принадлежал к другой общине, в воинское жилище или временный викийюп. Он мог попытаться примириться, если, конечно, хотел, по крайней мере, он мог получить часть своих лошадей, своего приданного, если брак был коротким.

Рассчитывалось, что выброшенный муж сохранит внешнее спокойствие, как бы он не страдал и не горевал. Противоречивый, чей танец грома я видела еще ребенком, был разведен со своей первой женой и, хотя с тех пор прошло 30 лет, в этом он еще не был хорошим хейока. Он еще не мог действовать как Противоречивый, когда кто-нимбудь, раздраженный его насмешками, делал жесты рассерженной женщины, выбрасывающей маски и мокасины своего мужа из дверей жилища.

Естественно, мужчина также мог бросить свою жену, если она не устраивала его. Но здесь вовлекалось больше формальностей. Обычно он брал "палочку выкидывания", вырезанную так, что она обозначала отдачу, и в следующем танце он бросал ее какому-нибудь мужчине, который мог по крайней мере временно позаботиться об обеспечении и защите женщины, если эта пара не была заинтересована в браке. Постоянной обязанности, связанной с ловлей палочки не было, только временная, главным образом это было публичное уведомление о разводе.

С несколькими лошадьми, которые возвращались уходящему мужу и с соответственной критикой всей семьи, мужские родственники женщины могли попытаться убедить мужа. По крайней мере, он мог разрешить ей взять развод, однако, мужчина плохо обращался со своей женой, родственники действовали быстро. Его убеждали, высмеивали и в конце концов, если он упорствовал, выгоняли. Однажды Сиу, женившийся на Шайеннке, и поэтому присоединившийся к этому племени, ударил свою жену, и был убит ее братьями. На первый взгляд это было очень серьезно. Шайенн, убивший собрата по племени, даже случайно, был объектом остракизма, но этот Сиу был Шайенном только пока оставался живым мужем Шайеннки. Мертвый, он был только плохим Сиу. Для своего же племени он не был даже Сиу, но всего лишь плохим человеком, ударившим женщину. Его кровные родственники сидели с братьями его жены, курили и с сожалением обсуждали тот факт, что иногда встречаются такие плохие люди.

С ростом своей значимости муж мог взять вторую жену и даже третью, особенно на Равнинах. Жизнь охотника и воина была опасной и наиболее опасной для молодых людей, которым недоставало опыта, но которые были наиболее отважны, завоевывая репутацию для продвижения в военном обществе, в общине. Индеанки, естественно, жили дольше мужчин, и чтобы каждая имела охотника, они удваивались. Обычно, вторая жена была сестрой или кузиной первой, что обеспечивало дружбу и мир в жилище. Внимательный муж, раньше чем взять вторую жену, советовался с первой. Часто предложение об этом исходило от женщины. Растущие влияние и обязанности мужчины приводили все больше и больше посетителей из общины, племени или издалека и часто врагов, в качестве эмиссаров мира, и прямых посетителей, так как индейские войны редко были продолжительными и почти никогда всеохватными. Этих посетителей надо было кормить, удобно устраивать и снабжать при уходе гостевыми подарками. Кроме того, надо было заботиться о детях и с повышением статуса мужа повышались его церемониальные обязанности. Без единого слуги или раба на всех Равнинах, очевидно, что вожди нуждались в нескольких женах. Позднее, во время равнинных войн, когда каждый десятый мужчина, даже старший, был убит, и избыток женщин возрос, многие пожилые мужчины, давно оставившие позади войну и лучшие охотничьи дни, имели по три, четыре или более женщин в своем жилище или викиюпе, спешно сброшенных вместе, особенно, когда войска жгли новые и новые лагеря, и бизоньих шкур стало мало.

ТЕЩА

В прежние времена молодой индеец часто жил в одном жилище со своей тещей, но и в этом случае, живя отдельно, он находился с ней в строго ограниченных отношениях. Должное уважение требовало, чтобы эти двое никогда не обращались друг к другу напрямую, а только через третье лицо. Если они встречались в деревенском кругу или даже, когда они сидели напротив друг друга, отделенные огнем, встретиться глазами было бы крайним проявлением неуважения. Я помню веселого общительного молодого Сиу, который любил приходить вместе с матерью своей девушки, точно также ему нравилось брать девушку на пикники и танцы. Их брак прервал эти приятные болтливые визиты с его новой тещей, и в конце концов он дошел до развода. На следующий день он снова был на кухне матери, откинувшись на стуле на стену, проводя время.

Большинство равнинных Сиу были сдержанными людьми, но по крайней мере, те, кто жил в стране бизонов. Мужчина, который недавно был с женщиной, был подвержен ранению в неожиданной атаке, и в бою к нему притягивались стрелы и пули. Обычно Сиу планировали своих детей так, чтобы женщина не была затруднена более, чем одним ребенком, слишком маленьким, чтобы бежать, когда лагерь вынужден спасаться от врага или от несущихся бизонов. После боя с Кастером стало известно, что один из маленьких сыновей Сидящего Быка был брошен женщинами в ужасном бегстве, когда они увидели войска, приближающиеся по гребню за рекой. Над Сидящим Быком смеялись как над бездарным, плохим мужем, осложнившим жизнь своей жене двумя детьми с таким маленьким промежутком. Позднее выяснилось, что два маленьких мальчика были близнецами, и поэтому один из них был назван Малыш, Оставленный Позади, но только временно.

Сиу, в общем экспансивные и общительные, как и большинство людей, имели десятки обществ: воинские, политические, как организации вождей, профессиональные, женщин-вышивальщиц, изготовителей стрел, и ритуалистические и религиозные. Также было много культов, постоянных и приходящих. Практически все общества имели некоторую социализированную связь с их ритуалами и церемониалами. Когда индейцы были загнаны в резервации, все общества и культы с религиозным и политическим направлением были запрещены, включая песни и многие тщательно разработанные и сложные танцы, что серьезно разрушило культуру и значение жизни Сиу. Некоторые маленькие, незаметные группы, обычно с пятью-шестью членами каждая, выжили и, возможно, даже стали более значительными. Лосиный культ состоял из людей, имевших видение о лосе, животном, которому приписывалась особая сила над женщинами и способность воровать их. Предполагалось, что члены Лосиного культа знали слабости, уязвимые места женщин и имели обеспечивающее женщину таинство, которое требовало ингридиентов из белка глаза лося и внутреннего хряща нижней щетки. Этому помогали флейта, зеркало и присутствие на церемониалах двух девственниц.

В резервациях Лосиный культ вырос, особенно на засушливых с бедной почвой, где было мало работы для мужчин, достойной работы с советами без реальной силы и значения. Их занятия, война и охота уже ушли, бедное существование поддерживалось не охотниками, а женщинами, выстроившимися в шеренгу у складов агенства, ожидая пайков и ежегодных подарков. Мужчинам было трудно чувствовать себя таковыми.

Поэтому Лосиный культ часто танцевал и делал приманивающее женщин таинство.

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА

Так как многое в племенном будущем зависело от добродетели женщин, их воспитание проводилось так же заботливо, как и воспитание их братьев. Первый крик новорожденной также подавлялся и ей также выбирались вторые отец и мать. Кровная мать должна была быть избавлена от неудобного чувства ревности своей плоти и крови, всегда находящейся у очага. Девочка должна была быть защищена от чувства обиды у своей матери, так как женщина полнеет и становится медлительной от более поздних беременностей или от возраста, и собственная дочь, быстрая и стройная, вступающая в вечную красоту юности, будет постоянным напоминанием и упреком. Девочка другой крови, принятая в жилище, как вторая дочь, будет много меньшим укором для женщины.

Девушка видела вокруг себя в качестве одобряемого образца скромность, умеренность и уравновешенную сдержанность. Она узнавала часто очень рано, что для Сиу вежливость - это принесение другим радости и теплоты, освещающей людей, как солнечные лучи. Лицо должно беречь, но прежде всего - лицо других. "Если кто-нибудь устыдит себя грубостью по отношению к тебе, тогда ты должен убедить себя, что заслужил все это и даже больше".

Маленькая девочка видела, как женщины поддерживают в жилище спокойствие и доброту, хотя некоторые индеанки Сиу были способны засмеять вражеских воинов, а также своих, если они оказывались увальнями. Среди жен иногда случались ссоры и свары. Обычно они происходили у армейских постов и в агенствах, возможно, вызванные их мужчинами, всегда болтающимися под ногами, бездельничая в тени, возможно, отупевшими или взвинченными от виски. Рассказывались истории о жене Красного Облака, кричавшей на старого вождя в наиболее неподходящей манере, которая в прежние охотничьи и военные времена стоила бы ему многих последователей. Но вожди агенств, такие как Красное Облако, в свои последние годы не могли быть сброшены со своих высоких мест, подобно вождям, выбранным индейцами, и они не могли уйти, когда на их место приходили более молодые люди. Вожди агенств смещались только с потерей своей полезности белым людям.

Некоторые женщины Сиу участвовали в общественной жизни - они были знаменитыми лекарями и травниками, и немногие были святыми людьми, иногда дававшими советы, в основном, о церемониях и религиозных обязанностях и в личных вопросах. Как и святые люди-мужчины, они обычно обладали хорошим умением выслушивать. Большую часть лечения Сиу производили травами, землей, припарками и глинами, гипнозом. Часто для лечения медисин-мену была нужна женщина, так как индейцы считали здоровье равновесием, основной целостностью, и для его восстановления требовались две половины, и лекарь-мужчина, и лекарь-женщина. Иногда женщины и девушки также давали обеты особого тяжелого испытания или жертвы - во время болезни, голода или великой военной опасности. Они выполняли это должным образом, возможно, даже в испытаниях Танца Солнца. Когда общины теряли всех своих мужчин, могущих быть лидерами, они становились вождями, так было во время великих бедствий и в поздних войнах, когда погибло так много достойных мужчин. В 1881 году Сидящий Бык вернулся из Канады с двумя женщинами среди вождей.

Маленькая девочка узнавала о жизни, о рождении и смерти естественным образом, как и ее брат, задолго до того, как она понимала их полное значение. Понимание приходило к ней постепенно, как ночью приходит сон, без потрясения или чувства, что в маленьких историях и отговорках содержится ложь.

Она видела заботу о детях, сидя у колыбели, играя своей куклой из оленьей шкуры, с волосами, подобными тем, которые использовались для символических скальпов на военных рубахах - из курчавой гривы жеребенка. Готовка, изготовление мокасин, забота о жилище и регалиях мужчины приходили таким же образом. Она помогала с заготовкой мяса, выделкой и украшением шкур. Она училась лелеять бисерные узоры и узоры из игл, которые передавались по женской линии и вырабатывать их вариации, их приложения. Она находила в сиукском декоре место для растительного узора - полностью или частично белого происхождения - и сохраняла для индейцев геометрический, фигуры людей и животных и птиц. По мере роста понимания снов и таинственных предметов мужчин из ее семьи, девушка-Сиу работала над военными и церемониальными рубахами, военными головными уборами и особыми регалиями с увеличивающейся заботой и почтением.

Когда уходили военные отряды, девочка стояла позади женщин, поющих и совершающих танцы за храброе сердце, за надежду и за победу. Она покрывала свою голову плащом или одеялом, оплакивая тех, кто не вернулся, или тех, кого должны были отнести на дерево или погребальный помост по другой причине. Она сидела, болтая с женщинами, занятыми работой или играми. Она ходила со сборщиками ягод, копателями турнепса и сборщиками трав. Вечером она присоединялась к водоносам, робея перед парнями и молодыми людьми, которые казались такими обычными днем и такими странными под вечерним солнцем. Она училась стрелять из маленького лука для детей и женщин и носить короткий нож для разделки на поясе, готовый для работы и, в случае необходимости, для обороны от врагов и от любого человека, который будет приставать к ней, так как у Сиу женщина должна была уметь защищаться от нападения, защититься от того, кто покусится на пояс чистоты, который она должна была носить всегда, находясь вне жилища. До появления виски такие покушения были очень редки. Даже после этого случайный мужчина никогда не предпринимал еще одной такой попытки, так как с самого раннего детства женщина, не задумываясь хваталась за острый разделывательный нож. [*]

* Когда такое случалось, мужчину не прогоняли, но он жил один в маленьком викиюпе, который перевозил на волокуше позади старой лошади, разрешенной ему, всегда последним из людей, всегда становился за кругом жилищ, и никто с ним не говорил.

Каждая девушка-Сиу также проходила через церемонию зрелости. Когда она возвращалась из женского убежища после своих первых менструаций, старый глашатай обходил лагерь, созывая людей на пир в честь той, которая теперь стала женщиной. Это было время показывания дочери в новых одеждах, от красивых мокасин до длинных раковинных лент, свисающих с ее кос, в новой красоте в солидной манере и краске женщины.

Подруги матери приходили омывать дочь, одевать ее и сажать на почетное место, обычно поставленного для этой цели, с выдающимися людьми позади нее. Здесь девушка получала поздравления, дары и песни похвалы и обещания и тщательно приготовленную речь мудреца деревни, который говорил об обязанностях женщины-Сиу. Сначала следовала длинная речь о значимости племени и затем о семье девушки, и ее обязанностях перед ними, повторяя напоминание: честь народа лежит в следах мокасин женщины. "Ступай по доброй дороге, дочь моя, и стада бизонов, огромные и темные, как тень облаков, двинутся по степи вслед за тобой, весна придет, полная желтых телят, осенью земля сотряснется от приближения желтых телят, их шкуры будут толстыми и теплыми, как солнце на двери жилища. Будь ответственной, уважительной, доброй и скромной, дочь моя. И шествуй гордо. Если гордость и добродетель женщины потеряны, весна придет, но следы бизонов превратятся в траву. Будь сильной, с теплым твердым сердцем земли. Никто из людей не опустится, пока их женщины слабы и бесчестны или мертвыми лежат на земле. Будь сильна и пой силу Великим Силам в самой себе и во всем, окружающем тебя". Затем приносился пир и раздавался у входа в жилище: котлы супа с ложками из большого рога, ребра жареного горба на деревянных подносах, выложенные с листьями эрроухэд и водяным крессом, чаши грибов и тростниковые побеги и индейская репа, кофе со сладкими коричневыми комками глубоко в чашке и дикие фрукты (в сезон июня - ягоды и черемуха, сливы и виноград, свежие летом, сушеные зимой). Прийти и поесть приглашались все, а отец и его друзья усаживались маленьким кругом, куря, как они курили за рождение, за смерть, за возвращение сына, после поисков видения, либо как сегодня за дочь. После этого для молодых людей устраивался большой танец вокруг огня, с боем барабанов, певцы двигались взад и вперед и наконец, танцоры кружили, их тени еще изгибались и прыгали по земле позади них после того, как толпа расходилась спать.

Говорили о пире, подарках, о девушке и ее праздничной одежде и о том, какого юношу или молодого человека она затащила в танцевальный круг первым, какого - наиболее часто. Упоминалось, сколько человек прибыло из дальних селений, чтобы стоять среди ожидающих мужчин и парней, и с ними изображать должную степень незаинтересованности. Они немного болтали и шутили между собой, но с внимательным глазом на руке, возможно, на определенной руке, которая пригласит их на кусочек танца или песни, чтобы затем отступить к фургону, как было принято. В таких случаях не должно быть неуместного проявления интереса или любви, могущего смутить зрителей. Такой момент наступал для стоящего в плаще сватовства у вечернего жилища и для супругов, оставшихся у своего домашнего очага. Даже возвращение после танца было небрежным, часто несколько молодых людей шли вместе, старые женщины жилищ в нескольких шагах сзади, возможно, жалуясь друг другу о позднем часе и ребенке ночи.

Что касается молодой девушки, следующие несколько лет были для нее временем для веселья, для серьезных и волнующих мыслей. Не для слез: женщина Сиу не должна была плакать. Это было хлопотливое время, когда увеличивалась ответственность и новые заботы надо было встречать спокойно, без лишнего волнения, как спокойную работу земли перед весной. Существовали обязанности девушек в церемониях и ритуалах.

ЗАМУЖЕСТВО

Иногда молодая пара спала вместе не в своем лагере и, по возможности, их приветствовали и для них ставилось жилище, но они знали, что это не лучший способ создавать семью, это не выход для уважающих себя и свой народ и не хотящих поставить его в плохое положение. Обычно брак был связан с подготовкой и для общества, и для отдельных людей. Когда мужчина брал в жены молодую девушку, понималось, что он даст ей время привыкнуть к нему, к новому образу жизни, к замужеству. "Приближайся к девушке, как приближаются к любой робкой земной твари, мягко, медленно, шаг за шагом, как приближаются к молодой антилопе, дрожащей в кактусовом лоскуте, так как все робкие сердца одинаковы".

Часто молодая пара совершала как бы свадебное путешествие, возможно, с четырьмя-пятью друзьями, посещая знакомых и родственников из далеких селений. Когда они двигались с маленьким охотничьим или военным отрядом, весело покидая свои дома, все выходили смотреть на мужчину и новобрачную, едущих посреди друзей, юное лицо женщины было раскрашено, а ее волосы расчесаны, как могло делаться ее добрым и любящим мужем все их совместные годы, пробор посыпался охрой - иногда сушеным порошком степного дождевика или размельченным охровым минералом. Возможно, они шли против Пауни или Кроу, в один из тех маленьких набегов, которые были прежде всего демонстративны и показательны, и немногим более опасны, чем колледжский футбол белого человека. Лидеры обеих сторон следили, чтобы во время репризалий не было слишком много повреждений. Эти маленькие прогулки были распространены даже в более поздних браках, как Бешеный Конь бежал с женой Нет Воды, женщиной красивой в своем платье из выбеленной оленьей кожи, тяжелом от бисера, с киноварью на щеках и аккуратным пробором, посыпанным вождем охрой.

Когда молодожены возвращались из своего путешествия, они селились в жилище с каким-нибудь стариком, мужчиной или женщиной, родственником, если таковой был или с чьим-нибудь родственником. В дни бизонов у Сиу ни один старик не оставался бездомным. Позднее, во времена пресследования армией, без отдыха, без времени для охоты, только с бегством, часто более слабые старики просто скатывались с травуа на каком-нибудь участке с высокой травой, так что никто не видел и надо было возвращаться, подвергая опасности себя и остальных. Через час или два старик был мертв. Это было почти волевое действие. Или, возможно, это было действие горя о величине потерь, стольких мертвых и стольких мертвых их друзьях, бизонах.

Обычая старика в каждом доме придерживались долго и в резервационный период. Молодая пара Сиу для обустройства нуждалась в трех вещах: постели, кухне и старике. В доме молодых для старика существовало установленное правило: уважай свое место." Неспрошенный совет - причина дымящегося очага",- сказала вдова противоречивого, когда въезжала к своей внучке и новому ее мужу. Я помню пару, приехавшую в наш лагерь на несколько дней во время своего свадебного путешествия. Как обычно, в дальней части фургона, среди спальных принадлежностей и узлов сидела сморщенная старуха, курившая свою маленькую трубочку.

В дни копий и стрел индейской женщине необходимо было переносить узлы, потому что мужчина должен был все время иметь в руках оружие, лук и стрелы, готовые к отражению скрывающихся в засаде врагов или к поражению любой вспорхнувшей дичи. Высокомерный путешественник, поверхностный наблюдатель делал из этого вывод, что эта индеанка-Сиу была рабыней, а ее мужчина - ленивым псом - но не слишком ленивым, чтобы обеспечивать свой народ в течение тысяч лет только с грубым луком и копьем; не слишком ленивым, чтобы уничтожать армию Соединенных Штатов, только с двумя разгромами на своем счету - у форта Фил Кирни и на Литтл Биг Хорн. Оба они были в большой мере сиукскими триумфами, если можно назвать эти победы триумфами, когда, кажется, не только Сиу, но и все индейцы никогда не платили за свой успех.

Хотя белый человек называл индейскую женщину рабыней, старый Он Собака, в 92 года сказал мне: "Надо быть добрым к женщине, когда ты в расцвете лет, ведь мы находимся под ее руками в обоих концах нашей жизни". Он Собака был старым враждебным индейцем, который цеплялся за правильный путь дикой жизни, пока голод не загнал последних изможденных борцов вместе с Бешеным Конем в резервацию. Но он был мудрым и добрым человеком и его женщины сделали его долгую, ослепленную трахомой старость доброй настолько, насколько это было возможно на тощей засушливой полосе бедной земли, под рукой мелкого политического тирана, называемого индейским агентом.

ИНДЕЕЦ И ЕГО ВСЕЛЕННАЯ

Очень немногие белые озадачивались попытками понять индейское представление о земле и ее связях с человеком, даже как реальное имущество или, к этому вопросу, отличную индейскую позицию по отношению к личной ответственности. Для равнинных Сиу ничего, сделанное по крайней мере подразделением, не могло наследоваться. Доброе имя, узоры искусства и ремесла, таких вещей как стрелы и регалии мужчин, образы для вышивки и раскраски женщинами, передавались наследниками, мужские - по мужской линии, женские - по женской. Все раздавалось во время Танца Раздавания после смерти владельца. Некоторые особые вещи отходили друзьям или родственникам, но большая часть распределяемой собственности отходила нуждавшимся, огорченным и несчастным, поднимала их дух и была нужна.

Индейцы не могли даже помыслить о личной собственности на землю. Пища, оружие, одежда, домашний скот могли принадлежать, отдаваться, продаваться или уничтожаться. Племя или община могли дать человеку временное право рассказывать определенную историю, петь определенную святую песню или охранять и нести церемониальный предмет, такой, как военные копья или старинный щит Оглала. С одобрения членов мужчина мог продать или отдать свое место в воинском обществе. Это также верно и для некоторых женских организаций, но не для Только Единственный и не для секретного общества бисера и рукоделья. Право использовать эти узоры принадлежало женской линии, никогда не продавалось и не дарилось, но украшенные ими вещи могли стать хорошим подарком.

Земля была тем, что совершенно ясно не может быть собственностью. Она сохранялась для использования племенем и потомством. Для Сиу продажа земли означала продажу использования. Когда индейцы от Риммоз Рок до Орегона продали землю, они считали то временным соглашением. Когда выплата прекратится, земля вернется к племени. Для Сиу земля была уважаема, как материнская сила в Великих Силах, из которой пришли все вещи. Поэтому ясно, что нельзя делать ничего, что бы оскорбило эту землю, нельзя уменьшать ее для всех тех, чьи мокасины ходят по ней, и для всех тех, чьи следы еще появятся. Виски и жадность, голод изменили некоторых вождей, но их надежда на это неотъемлемое право на их землю в действительности никогда не умирала в Сиу до неудачи Танца Духов, таинственного танца, который должен был вернуть бизонов и всю страну индейцев. Эта надежда, мечта умерла в грохоте орудий Хочкинса у Вундед-Ни, Южная Дакота, зимой 1890 года.

Без записанной веры или организованного штата священнослужителей религия любого народа приспосабливается к новым религиям, новым ситуациям, новым путям жизни довольно быстро. Некоторые индейцы, подобно Пауни, принесли свое святое место, свой центр земли, с собой на Равнины, как белый человек принес свой алтарь с крестом и символами крови и плоти Христа в самую дальнюю глушь. Однако равнинные Сиу оставили конкретные символы своей религии далеко позади и принесли только немногие воспоминания об аграрном культе, так же как культ плодородия, различимый в Танце Солнца и части старых танцев кукурузы. Для более самоотверженных лидеров их религия стала настолько интеллектуализованной, что их иногда называли унитариями американских индейцев.

Понимание смерти приходило к молодому Сиу рано и естественно. У этих людей не было демонологии, не было злых существ, которых можно умилостивить или обмануть, или обвинить. Если дела идут плохо, значит это происходит не из-за сверхъестественной злобы, гнева или искушения, но из-за того, что отдельная личность или народ и их лидеры потеряли гармонию с Великими Силами. Чтобы понять, что надо делать, человек должен был очиститься от требований плоти, эгоизма или постом на высоком месте в жару ли холод, надеясь на совет во сне, или через умерщвление самонадеянной плоти в Танце Солнца. Они надеялись на более острое прозрение, более ясное понимание того, что надо делать, на повышенную чувствительность к Вселенной индейца, его Великих Сил, более близкое определение и настраивание.

Самым высшим пунктом церемониального года Сиу был Танец Солнца, модифицированная комбинация нескольких старых-престарых церемониалов, адаптированных к жизни на Равнинах. Обычно он совершался в конце июня или в начале июля, чтобы обеспечить изобилие бизонов на летней охоте и выполнить обеты, данные во время какого-нибудь великого несчастья прошлого года, возможно, для защиты от холеры, оспы, кори и туберкулеза; все эти болезни были очень опасны для индейцев из-за отсутствия у них наследственного иммунитета к ним.

В некоторые годы танцоры давали обет "расстелить на земле красное одеяло", что означает пролитие крови, действительное или символическое, за бегство от великой засухи, от какой-нибудь приближающейся опасности, вроде быстрого степного пожара, подавляющей силы армии, силы белого человека взять Блэк Хиллс и, в течение нескольких лет танец был разрешен в агенствах, против голода, потому что пайки за проданную землю не пришли.

Танец Солнца варьировался, завися от видения и таинства лидера, и обетов, которые выполнялись, испытаний за будущее благо и просветление, но был основной вариант. Подготовка обычно занимала 8 дней с промежутками церемониалов и танцев. Выбиралось дерево и высылался разведчик на поиски нужного тополя для шеста Танца Солнца. Солнечное жилище, широкая круглая беседка без стен ставилась, крыша покрывалась ветками, если возможно, сосновыми, чтобы затенить барабанщиков, многочисленных помощников и зрителей. Затем большая группа с лидером, девушками, матерями с детьми, чьи уши должны быть проколоты, и многие другие шли за шестом. Дерево срубали каменным топором в старинной манере, очищали от ветвей до одного-двух футов выше разветвленной вершины, здесь подрезали и подставляли в центр беседки. К верхушке прикреплялись фетиши и знамена, включая образы плодородия человека и бизона, обычно привязываемые хейокой, противоречивым, и шест поднимался старыми сыромятными ремнями.

Когда украшенный шест оказывался на месте, барабанный бой и пение поднималось к предварительному танцу и посвящению. Наконец вокруг шеста начиналось тяжелое испытание. Каждый человек выдерживал испытание, как он мог. НЕкоторые тащили бизоньи черепа, привязанные ремнями к булавкам, проткнутым через спину. Другие пропускали сыромятные ремни через грудь, концы ремней прикреплялись к вершине шеста ТАнца Солнца, танцоры кружили и прыгали и дергались, пока булавки не разрывали плоть. Некоторые танцевали ритуал смотрения на солнце, никогда не отрывая глаз от солнца, как делал Сидящий Бык в отчаянное время 1876 года, во время последнего великого Танца Солнца Равнины всех Тетон-Сиу. В конце концов он впал в транс, а, придя в себя, рассказал о видении, в котором много солдат падало в лагерь Сиу. Через несколько дней Кастер и его люди выехали на гребень Литтл Биг Хорн и пали там.

Объяснение ритуальных элементов Танца Солнца различаются, но для старых охотников на бизонов, на которых не повлиял христианский символизм и миссионерские библейские истории о язычниках, демонах и злых духах, церемониал основывался на представлении, что все вещи происходят в родовых муках. Так происходило с коровой бизона, рожавшей желтого теленка, с землей, раскалывавшейся при прорастании травы, облака истекали дождем. Даже дерево кровоточило, когда срезался лук, и тот же камень, когда из его сердца формировался наконечник стрелы.

В таких муках выполнялись обеты за избежание бедствий, и рождались видения о будущем, как у Сидящего Быка.

Когда последние из этих упрямых и решительных Сиу были в конце концов загнаны в резервации, предпринимались все усилия, чтобы уничтожить всю их способность протестовать и то, что давало им единство и силу - религию Сиу, пронизывающую каждое действие индейцев - должны были быть уничтожены. Большинство церемониалов, все, какие смогли обнаружить, были запрещены, включая Танец Солнца, который собирал на ежегодный объединяющий церемониал не только одну общину, но и все племя. Обеспечить публичное одобрение запрещения было легко не только из-за преувеличенных сообщений о пытке в танце, но и из-за шепота о сексуальной демонстрации в маленьких фигурках плодородия, привязываемых к вершине шеста Танца Солнца. Поэтому, несмотря на конституционные гарантии религиозной свободы для всех в Соединенных Штатах, Танец Солнца был запрещен для Оглала в 1881 году и не был реабилитирован до 1930 года "без пытки" и в связи с тем, что прежние люди Запада созвали pop-stand родео.

Некоторые из нас, интересовавшиеся Сиу, были там, наблюдая за главным танцором, 78 лет, худым и изнеможденным, как любой из охотников на бизонов - последователей Бешеного Коня на р.Паудер. Пыльный в своей краске и развевающейся набедренной повязке, старый танцор делал свои медленные маленькие прыжки, скользящие шаги, всегда обращенный лицом к палящему солнцу, а барабанщики били по зеленой шкуре теленка, голоса певцов то поднимались, то опускались снова. Предполагалось, что танцор будет продолжать это движение каждый день от рассвета до заката; в последний день он начал двигаться странным трансоподобным потоком, почти без шагов. Внезапно он остановился, указывая на свою голую грудь, крича небесам и шесту Танца Солнца и всему вокруг:

"Он хочет ремни",- сказал нам индейский полисмен в форме, когда голоса лидеров ответили танцору, сначала терпеливо, затем сердито и отрицающим тоном, твердо. Этого позволить нельзя.

"Нельзя позволить!"- объявила старая женщина, находящаяся около нас, слова казались незнакомыми на ее языке, но их значение было внезапно и темно.

Мгновение тощий старый танцор висел как бы на ремне, которого не существовало. Затем он опрокинулся в пыль. Шепот ужаса пролетел по толпе. Затем воцарилось молчание, неприкрытая тишина, глухой барабанный бой и песня прекратились, умерли.

Затем четверо человек встали и побежали, чтобы доставить старого танцора в свитлодж, низкий викиюп с водой, которую лили на горячие камни. Вышел танцор Омаха, встав в позу военного степа бизоньего быка: ударил ногами в пыль и потряс своим бастлом из перьев, размахивая старым бычьим хвостом, свисающим из центра. За ним последовали другие, танцуя своими особыми степами, но многие лица были обращены к свитлодж, и люди вползали в него и возвращались. Через некоторое время распространилась весть, что старый танцор жив, спит, его четырех дневное испытание закончилось. Но сразу после этого в коралях родео должны были быть заезды на бронках. Езда была хороша и, возможно, что почти никто не вспомнил, если кто-нибудь вообще понял, что у шеста Танца Солнца появилась и исчезла надежда и вера этого старого человека.

Сиу 200 лет контактировали с белым человеком, который нес с собой крест в том или ином виде, и более того, у них за плечами 85 лет резервационной жизни, где церкви, католическая и протестантская, имели возможность воздействовать на них политической выгодой для тех, кто присоединялся к ним и небольшим количеством кофе и пирожков для всех в самые голодные времена. Однако индейцы не приняли Сатану и адский огонь всерьез, как и идею мстительного бога. Идея страха была слишком чужда их философии, их представлению о личной дисциплине и всей их идее хорошей жизни и неизбежной смерти, которая приходит ко всем, отчаянно сопротивляющимся или принимающим ее с радостью. Сиу не боялись смерти. Тело воина, павшего в стране врага, выносилось, при возможности, тут же или более поздним отрядом в кожаном мешке, раскрашенном красным для почетного возвращения. Часто родственники и друзья шли, чтобы посидеть у погребального помоста, позднее у могилы, как они ходили посидеть у домашнего очага умершего. Дети видели болезни, смерти и похороны и иногда ходили посещать место погребения, послушать истории о том,что произошло и об обязанностях и ответственности к тем, кто ушел. Иногда была песня или две, или несколько маленьких танцевальных шагов у могилы.

Индейцы присоединили к христианским верованиям и символам многие свои религиозные идеи и с трансами пейотля, пришедшими с юго-запада образовали Туземную Американскую Церковь, которая вне зависимости от того, хороша она или плоха, принадлежит им. Но даже те, кто присоединился к церквям белого человека, крепко держатся за некоторые из своих основных верований, которые достаточно широки, чтобы вместить практически все формализованные веры. Однажды воскресным утром, когда лагерь находился на пути агенства, я отправилась с ведром на речку. Остановившись, чтобы набрать воды, я услышала ниже меня низкое индейское пение и плеск воды. Обнаженный молодой СИу стоял на коленях среди серо-зеленых ив берега, стирая голубую рубаху. Я видела, как он поднял ее из воды к небу и затем опустил к земле и всему вокруг, как предлагаются трубка и пища. Я ускользнула, и часа через два этот молодой человек проехал мимо, в чистой голубой рубашке. Он поднял руку в приветствии, ладонью наружу, в старом-престаром жесте дружбы - левую руку, потому что она ближе к сердцу и не проливает крови. Он собирался в миссию на мессу, но это могла быть маленькая эпископальная церковь на холме, с проповедью и литургией на языке Сиу или любая из полудюжины других церквей, к которым присоединились его деды и прадеды, пришедшие с бизоньих просторов. Он ехал в рубахе, предложенной Силам мира прежним способом, в знак признания его братства в них.

Среди индейцев, как и среди любых людей, глубина восприятия религии различалась и различается. Всешгда были люди, никогда не поднимавшимися над попытками получить помощь для самих себя, добиться личной цели, но, похоже, что средний Сиу пытался принять отвественность за то, что случилось с ним и его общиной, его племенем, как мистически, так и реально. Когда случалась беда, не было дьявола, которого можно было бы обвинить. Человек или группа людей, потеряли гармонию во Вселенной индейцев. Пророки уходили поститься и ждать видения, которое должно было указать, что надо сделать для восстановления гармонии со всеми вещами, входящими в Великие Силы.

"В них все вещи - одно: скала, облако, дерево, бизон, человек" - бывало говорил Плохая Рука, завершая речь знаком для всего - правая рука плашмя движется по горизонтальному кругу на уровне сердца.